Russia Does it Self (R.D.S.)
- Well, where is your friend? We'll be late for the start of the event now. Did you go to lectures like that?
Nina Pikina pouted playfully angry at her companion Peter Tsvetkov, a research fellow at the Institute of Physics and Technology, although in fact she was noticeably nervous.
- Nina, you hit the nail on the head. Alex and I didn’t go to lectures even as students, but ran to seminars at the Institute where we work now.
Petya recently met Nina while playing volleyball in the park, and he had a habit to show off in front of her in order to make an impression.
In the wide foyer, people passed by them and headed towards the main auditorium. The entire Polytechnic Institute was shaken by today's event: the prominent academician Pavel Kapitsa, a graduate of the institute who had been working in Cambridge for a long time and was a world famous scientist, came to speak to the students. They say that Stalin himself ordered that Kapitsa not be allowed to leave Russia when he and his family came home from London on vacation to see their relatives.
Groups of students, young girls and boys walked past them, many of whom openly looked with interest at Petya’s companion, a tall, stately brunette, in a long white dress with a wide flounce at the bottom. Nina’s cheeks, naturally rosy, glowed with excitement, her black eyes sparkled with an expression of either delight or horror, and the shiny tar of her hair gave her whole appearance a special showiness and solemnity.
Among those going to the lecture there were many people of more mature age, researchers, teachers and even professors. Finally seeing Alexy approaching in the crowd, Petya exhaled with relief, tired of suffering from the witticisms of his restless companion. Alexy was one of those people for whom everything gets away like water off a duck's back: humble, open, honest and friendly, he was liked by everyone, and he was forgiven a lot.
- Petya, please excuse me, I couldn’t find my new shirt - my aunt washed it and put it down so you can’t hide it better. As luck would have it, it started to rain.
- How can you walk in the rain without getting your clothes wet? – Nina intervened in the conversation.
“I had a cane in my hands, and I swung it as I walked, beating off every drop.” – Alexey managed to say without blinking an eye, and all of them laughed cheerfully at this answer.
- You are with a lady today!
- Yes, Nina this is Alexy, Alexy this is Nina. Now I suggest we all start moving our feet immediately, otherwise we risk being late and having to sit on the steps.
They mingled with the crowd moving along the wide corridor, hurrying towards the Grand Physical Hall.
The huge auditorium was full of people and the air was buzzing with human voices. In a few minutes, the rector of the institute appeared below the boards in the company of several people; everything began to move in the auditorium, spectators quickly took their seats and then everything froze.
The rector went to the middle and looked around the audience imperiously: there were no empty seats in sight, all the rows were full from top to bottom with listeners, people even stood on the sides along the walls, and latecomers continued to look into the entrance doors and seep into the hall.
- Well, let's get started. Comrades please close the doors. Today we have a special guest, a great scientist, academician, and graduate of the Polytechnic Institute, Petr Kapitsa.
A medium height man in an elegant checkered suit, which made him look rather like a famous artist than a scientist, stood modestly behind the rector and bowed his head to the side, nodding affirmatively, as if confirming his agreement with the speaker.
- You know that we are now preparing for the main event of 1941, for the graduation of our new specialists, in demand for the national economy. We invited today academician Kapitsa, who works at the forefront of science to guide these young people and beautiful girls into their career. I will not abuse your attention for long, since Pyotr Leonidovich is an extremely interesting interlocutor, for whom we have all gathered today, I will only say that he is a brilliant scientist and our university is rightfully proud of such a graduate. I must say that world science, and physics in particular, is now experiencing a revolutionary time, and I am not afraid of this word. It is especially pleasant that we stay at the forefront: thanks to the construction of a cyclotron (the rector needed a cheat sheet to pronounce this word) in our city, for the first time in the history of radioactivity, our country took one of the leading places in the world in science, along with Paris and America. Our scientists can now explore new phenomena associated with the decay of heavy metal nuclei, and it is impossible to predict what new discoveries await us ahead. Nevertheless, our guest will tell you about all this, and much more.
Being in the spotlight a gentleman in a suit with a dapper tie, casually tied to the side, came forward a little, thanked the rector and began to speak in a quiet, even, calm voice, from which such silence was established in the audience that it was clearly audible if somewhere a chair creaks or someone coughs. The transformation was magical and almost instantaneous: there was no longer a slightly shy man who was beginning to turn gray, but in his place stood a master of his craft, a great scientist, to whom everyone in the audience listened expectantly.
- In physics, like other sciences, there are areas well studied by people and described by them using various kinds of assumptions, hypotheses and theories. These theories then end up in textbooks, from which people study, and students also take exams. Many people, including those in adulthood, due to the conservatism inherent in us all, have a feeling of the inviolability of the theories that we once learned. However, with the development of science, in the process of scientific and technological progress, only firmly studied scientific facts are unshakable, while theories are constantly developing and improving. In this way, we constantly improve our understanding of the true picture of the world around us.
I work in experimental physics, and it often happens that a good experiment gives rise to a problem because its results are difficult to explain. When this happens, it spells disaster for the theory. Science moves forward through catastrophes of small and great orders.
The academician spoke for about an hour, then they moved on to questions, and someone from the audience immediately asked:
- Speaking about unsolved problems, did you mean mastering the energy of the atom?
- You know, the question of mastering atomic energy is a long-standing problem. My teacher Ernst Rutherford in England and his students have researched this area very well, and now we can say with great certainty that we will not use atomic energy. Yes, atomic energy plays a decisive role in astronomical systems where large masses of matter are involved, the energy of stars is stemming from the atom, but it will not play any significant role in human life.
- Can you tell us more about this? Are all studies of atomic energy really of purely theoretical interest?
- We have managed to extract nuclear energy, and this is a really large amount of energy: from a piece of metal the size of a chicken egg, you can extract the same amount of energy as by burning hundreds of tons of coal, but to obtain this energy you have to spend more than we get as a result. A huge amount of heavy metal, like uranium, is required for nuclear reactions according to mathematical estimates, tons of it, whereas now we produce a few grams of uranium per a year. You know, in fact, the processes that we use in technology usually already exist in nature in some form. However, if there were a chain reaction in nature, the decay of the atomic nucleus of the world would no longer exist, it would have exploded a long time ago. Some forces keep this world in balance. It seems to me that we have many alternative sources of energy beside the atom; we just need to learn how to use them.
- So you think that we should not expect great discoveries in the field of nuclear physics?
- I didn’t say that. This is very rewarding work and its outcomes are very interesting, even if they do not lead to the use of nuclear energy. However, if we discuss prospects, it seems to me that there are much greater horizons in the field of physiology and chemistry than in physics.
В коридоре раздались голоса и приглушенный смех, послышался звук шагов, идущий ближе, ближе, наконец старенькая дверь скрипнула в тишине и в духоту сумеречной, пыльной комнаты ворвалась свежесть ночного воздуха с тонкой нотой женских духов. Молодой мужчина склонившийся над тетрадью с записями за старенькими письменным столом обернулся к вошедшим и с напускным упреком сказал:
- Ну наконец то! Петя тебя только за смертью посылать. Куда ты запропастился?
- Не ворчи коллега! У нас гости, посмотри с кем я. Давай-ка, освобождай генеральское кресло.
Вслед за Петей в комнату аккуратно проскользнула Нина и с интересом осматривалась по сторонам в этом просторном помещении с голыми, крашеными стенами и с большим количеством массивного оборудования, странного вида, отсвечивающего в темноте блеском железа. Роскошные локоны волос Нины были изящно уложены на голове двойным валиком, плотно затянуты и прихвачены бантами по бокам головы, и свободно опускались сзади на затылке едва касаясь спины. В строгом и простом темном платье, с белоснежно белым накладным воротничком она походила на учительницу из учебника для младших классов. Леша поспешно поднялся, уступая девушке свое кресло, сильно потертое и обшарпанное, да так и застыл, любуясь ею.
- Почему оно генеральское? – удивленно спросила Нина, поворачивая свою красивую голову из стороны в сторону, привычно не придавая никакого внимания тому впечатлению, которое она производит на окружающих.
- Наш начальник лаборатории, Игорь Васильевич, мы его называем между собой «генералом», когда он приходит, это кресло должно быть немедленно освобождено для него.
- А вы на чем будете сидеть? – спросила Нина, аккуратно устраиваясь в кресле.
- У меня есть дежурный табурет, а Леша, наверное, уже и насиделся уже за сегодня, да? - Петя с грохотом вытащил откуда-то из-под стола здоровенный деревянный табурет и с довольным видом устроился рядом с Ниной.
- Как тебе наша лаборатория? Этот, хм, храм науки!
- Трудно сказать. Я еще не разобрала. На самом деле, я представляла себе это несколько иначе.
- Конечно у писателей фантастов лаборатории ученых выглядят иначе, более впечатляюще, но зато у нас здесь все по-настоящему. Когда-то раньше в этом здании была больница для душевнобольных, теперь здесь обитают физики, но в стенах и во всей атмосфере возможно осталось что-то странное, загадочное. Ты не находишь?
- У нас в университете, на факультете журналистики, физиков с математиками все считают странными, не от мира сего, так что такая атмосфера вполне соответствует моим ожиданиям.
- Нина, я сделаю вид, что не заметил этой твоей колкости. Кстати, Леша, ты покормил Эйнштейна?
- Да. Я покрошил ему хлеб на ужин.
- Кто такой Эйнштейн?
- Эйнштейн, это наша домашняя мышь. Он живет здесь в лаборатории. Поскольку когда он появился нам пришло вдохновение в решении одной сложной проблемы, мы и назвали его Эйнштейном.
- Какой ужас, Петя, ты же знаешь, что я очень боюсь мышей.
- Ладно, мы прикажем ему сидеть у себя в домике и не появляться. Между прочим, наш директор института, до войны работал в Германии и лично знаком с Альбертом Эйнштейном. Алексей, а не включить ли нам радиоприемник? Давайте послушаем музыку.
- Я отключил его, чтобы не создавать помех в эксперименте. Но я уже закончил измерения, так что, можешь включить радио. Я, кстати, уже собирался уходить, меня давно дома ждут.
Петя включил приемник, поймал волну и из репродуктора мягко и мелодично зазвучала музыка, звучал рояль с флейтой, их звуки сплетаясь друг с другом взлетали, затем начинали угасать, распадались и совсем затихали.
- Какой он забавный. – сказала Нина, когда Леша, поспешно сложил все свои бумаги в старенький портфель, прихватил его под мышку, нацепил кепку и быстро попрощавшись ушел.
- Он очень скромный, особенно с девушками, но на самом деле Леша у нас большая умница и у него золотые руки. Мы смастерили с ним вот эту уникальную камеру для регистрации событий происходящих в атоме, она сверхчувствительная, в десять раз более чувствительная чем в лабораториях в Америке. Петя сам, вручную, наносил кисточкой на пластины слои краски с ураном, а затем еще покрыл их сверху тончайшим слоем золота, чтобы исключить помехи. Художник в своем роде.
- Это и есть та самая камера, с помощью которой вы проникли в тайны материи, недоступные пониманию академика Капицы? С виду так просто перевернутая кверху дном кастрюлька. Ты покажешь мне как это работает?
- Сейчас все будет. Только сначала Нина, поскольку мы наконец остались с тобой вдвоем, я бы хотел… - Петя вплотную придвинулся к девушке и взял ее за руки пытаясь заглянуть ей в глаза. Она игриво ускользала от него.
- Я так и знала Петя, что в этой ночной прогулке в лабораторию был какой-то подвох. Какой ты оказывается обманщик. И совсем не научные темы у тебя были на уме.
- Неправда. Загадку природы мы сейчас увидим своими глазами. Удивительную тайну природы, открытую нами. Но это ведь пока всего лишь крохотная щелочка, в которую можно подсматривать за той огромной тайной ядерной энергии материи, которую мы собираемся отвоевать у природы. Однако Нина… сначала я должен признаться, что я, я безумно люблю тебя, и любовь к тебе сейчас заслоняет собой все …
- Все, и даже физику?
Изловчившись, он успел поцеловать ее губы, но она тут же аккуратно, но решительно, отстранилась от него и строго взглянув ему в глаза сказала – Петя не будь обманщиком, я же сказала тебе, мы пришли сюда не за этим.
- Хорошо, прекрасно Нина. Итак! – он вскочил на ноги, глаза его горели от возбуждения, голос его звучал вдохновенно, на него нельзя было смотреть без восхищения.
- Перед нами самая чувствительная, совершеннейшая в мире камера, способная заметить даже мельчайшую заряженную частичку, вылетевшую из атома. Сначала, когда мы начинали опыт, мы подносили к ней источник радиации, лучи которого выбивали частицы из ядер урана, нанесенного на пластины. Однако позднее мы заметили, что частицы продолжают вылетать даже без источника радиации, пусть и значительно реже. Это было как гром среди ясного неба – представляешь, значит ядра тяжелого металла сами разваливаются на части. Пусть мы не умеем пока управлять этим, но раз распад ядра в принципе происходит, то мы обязательно научимся управлять освобождающейся при этом энергией.
- Так просто, и это все открытие?
- Нет, конечно нет. Генерал задал нам тысячу вопросов, на которые нам пришлось ответить чтобы доказать, что ядро действительно распадается самостоятельно, а не от какой то залетной частицы. Мы спускались с камерой в метро, глубоко под землю, чтобы защитить ее от космического излучения. Мы преодолели все препятствия, сняли все вопросы и мы доказали.
- Я хочу видеть, как вылетает частица!
- Вот. Ты начинаешь понимать азарт экспериментатора. Смотри, я подаю электричество на разъемы камеры. Она сейчас под высоким напряжением, ни в коем случае не касайся ее руками. И теперь смотрим сюда.
- Здесь светящаяся зеленая полоска.
- Давай ждать. Когда в камеру попадет частица мы это заметим.
- Так и сидеть, смотреть напрягая глаза? И сколько нам ждать?
- Точно не могу сказать, это случайный процесс, минут десять, может быть пятнадцать.
- И долго вы так сидите здесь в ожидании?
- Бывает, что и целую ночь на пролет.
- Это же ужасно скучно!
- Смотри, вот она! Камера зарегистрировала вылет частицы.
- Серьезно? Ну вот, а я ничего не заметила! Когда будет следующая?
- Теперь еще минут десять.
Он обнял ее за плечи и целовал ее в губы, чему она теперь уже не сопротивлялась, отвалившись всем телом к спинке кресла, запрокинув назад голову и давясь от смеха. Вверху под потолком горела потемневшая от налета лампочка, тускло освещая комнату, а в углу в тени от большого железного шкафа большая мышь деловито грызла крошки хлебного сухаря, иногда останавливаясь, поднимая голову и прислушиваясь к тому как по черному ночному небу над Ленинградом катилась вниз звезда, и, пропадая из видимости за верхушками деревьев Сосновки, падала в спокойную и безмолвную воду залива.
Светлым, летним субботним вечером 21 июня 1941 года у цирка на Фонтанке было очень много людей. Оставив в стороне все свои дневные заботы городские обитатели высыпали на улицы и неспешно прогуливались по тротуарам и по набережным, наслаждаясь прохладой тянущего с Невы ветерка. Мимолетно северное лето, не прошло еще и трех недель как в городе крупными хлопьями шел снег, живя здесь привыкаешь дорожить каждым его мгновением. Игорь Курчатов, высокий, статный мужчина, с копной густых темных волос, с правильными, строгими чертами лица и озорной искрой во взгляде беспокойно смотрел на часы.
- Товарищи, я ничего не пониманию. Очень непохоже на предводителя. Остается всего десять минут до представления, а их с женой все нет и нет. Вероятно, произошло что-то неожиданное. Давайте ждем еще пять минут и тогда уже пойдем. Все билеты у меня.
Компания была молодой, шумной, веселой, по большей части парни и лишь трое девушек, одной из которых была жена Игоря. Отмечали постройку нового институтского здания, и повсюду за Игорем маячил журналист из центральной прессы, приехавший из Москвы специально по этому поводу, делавший заметки у себя в блокнотике, как он объяснял, для формирования образа молодого советского ученого физика.
Кто-то пошутил, что директор института сейчас приземлится на аэроплане, но вот на площадь влетел извозчик с лошадью в мыле от быстрой езды и уже мгновение спустя Абрам Федорович, высокий и немного сутуловатый, с побелевшими от времени бровями и едва начавшими седеть усами, вместе с молодой женой Анной, круглолицей и улыбчивой, также сотрудницей института, отвечали на приветствия коллег, слышавшиеся со всех сторон. Однако представление уже вот-вот начнется и все толпой двинулись ко входу. Курчатов в роли организатора вручил контролеру пачку билетов; первым в зал прошел руководитель с женой, за ним потянулась говорливая публика.
- Алексей! – окликнул Курчатов молодого человека, идущего одним из последних. – а где твой напарник Петро?
- Забыл сказать, он передавал извинения, что не сможет быть. Они с девушкой сегодня поехали загорать на залив.
- Понятно. Променял коллектив на амурные дела. Ай-ай-ай предлагаю обсудить поведение коллеги на следующем совещании у нас в лаборатории. – и Курчатов громко рассмеялся своей шутке.
Важный пожилой капельдинер в камзоле с галунами расшитом золотом указывал видному и элегантно одетому Абраму Федоровичу, напоминавшему доброго слона, на длинный ряд кресел, пустовавший на трибуне, в остальном уже полностью забитой зрителями, и по-свойски поделился с ним, что сегодня в представлении участвует молодая наездница с акробатической программой, которая на самом деле дочка профессора физики.
Цирковая программа изобиловала эффектными сценами с пиротехникой: разноцветные огни с треском взмывали к верху и с грохотом разрывались под куполом. Затем открылись шлюзы и под действием хлынувших наружу потоков воды арена цирка в считанные мгновения превратилась в бассейн с купальщицами, скользившими в воде в разноцветных лучах прожекторов под энергичную музыку. В финале выступления снова зажглись бенгальские огни и под купол облаком взмыла стайка белых голубей.
Однако, гвоздем программы циркового представления, действительно, было акробатическое выступление дочери директора института Валентины, высокой стройной блондинки, в костюме амазонки. Превосходная черная лошадь, блестевшая словно жемчуг, кругами неслась по арене с развевавшейся длинной гривою, а ее отчаянная наездница поднялась с седла, встала на круп и даже прыгала через обруч, который держала в руках. В эффектной концовке, лошадь встала на дыбы, и девушка, зацепившись ногами в седле, откинулась назад всем телом, повисла вниз головой и грациозно раскинула руки в стороны. Публика была в восторге.
После представления всей компанией зашли в заведение в подвале на Караванной улице. В кабинете, большой комнате с персидскими коврами и саблями на стенах, разместились за одним длинным столом. Подали вино и шутки с тостами лились нескончаемой струей: Валентиной восхищались, Абрама Федоровича боготворили за то, что у него такая талантливая дочь, а он, растроганный, объяснял, что с раннего детства привил дочери любовь к лошадям.
Когда наконец подали горячие шашлыки на молодую, проголодавшуюся публику это подействовало словно электрический разряд. Курчатов вскочил из-за стола, сделал всем знак рукой помолчать и долго стоял с бокалом в руках с красным от возбуждения лицом, терпеливо ожидая пока успокоятся, чтобы начать говорить.
- Я хочу объявить тост за нашего руководителя. Абрам Федорович я понимаю, что мы все уже смертельно вам надоели, но как создатель и идейный вдохновитель нашего института вы просто обязаны сказать речь.
Абрам Федорович поднялся, высокий, холеный, в строгом костюме серого цвета с белым воротничком, и немного наклоняя вперед голову, словно тая усмешку в своих седеющих усах, начал говорить тихим, спокойным, размеренным голосом, непривычно высоким для такого крупного мужчины:
- Игорь, я должен признать вы попали прямо в точку. Во всей этой административной суете и около научных заботах я порой начинаю чувствовать себя как один из персонажей у Чехова, названный человеком с большими усами и малыми способностями. Мне всегда хотелось больше времени проводить в лаборатории за экспериментом, и поступая так я мог бы больше сделать в физике. С другой стороны, если вместо школы в несколько учеников я создал большой научно исследовательский институт, если я ставил и решал серьезные организационные вопросы, то это не моя личная заслуга… Я попал в струю революции и просто выполнял то, что требовалось временем. И, можете быть спокойны, впереди нас ждут большие дела и у вас молодых будет шанс проявить себя, у каждого из вас; пройдет время, и вы вспомните мои слова. Я должен поблагодарить Игоря за ту работу, которую он взвалил на себя со стройкой и с многими другими административными делами. Эти заботы отнимают массу времени, не имея прямого отношения ни к науке, ни к работе исследователя, но без них не было бы развития и не будет больших открытий. Давайте выпьем за наши успехи!
Едва стих звон бокалов как кто-то предложил, публично утвердить Игоря в звании «генерала», что было встречено с одобрением. Немедленно было объявлено выездное заседание президиума «Академии Около Физических Наук» на котором в повестку был вынесен единственный вопрос и сразу поставлен на голосование. Решение об утверждении Курчатова Игоря Васильевича в звании «генерал» было принято единогласно, что с большим воодушевлением было поддержано всеми присутствующими.
Журналист из Москвы то ли от волнения, то ли от выпитого вина, совсем забыл о своем блокноте и о «лейке», лез обниматься к Курчатову, путал циклотрон с планетарием, его со смехом поправляли, он извинялся, и снова начинал говорить о замечательном новом здании планетария.
Валентина был в компании своего мужа Николая Кисленко, офицера в форме НКВД с ромбиком в петлицах, высокого красивого брюнета, с вздернутым носом на круглом лице, большими влажными губами, с нотками сластолюбия и холодным выражением карих глаз, неожиданно резко контрастирующих со всем его лицом. Находясь большую часть вечера в тени внимания своей супруги, Николай обмолвился за столом, что с детских лет занимался пением, обладает хорошим голосом и даже давал сольные концерты. Его тут же начали просить исполнить что-нибудь, он сначала отказывался, но быстро согласился; привели музыкантов и Николай под аккомпанемент исполнил пару популярных романсов о несчастной любви. Успех был полный. Солиста просили исполнить на бис, но он с извинениями отказался, ссылаясь на усталость.
В конце вечера, веселой компанией все вывалили на улицу и уже начали прощаться, как неизвестно откуда появился Алексей, с огромным букетом белых роз и бледный, волнующийся преподнес его Валентине. Это событие породило среди присутствующих некоторое замешательство, однако Курчатов вовремя нашелся, предложив идти провожать белую ночь на Невский и дальше на набережные Невы. Желающих оказалось достаточно много. Абрам Федорович с женой вежливо откланялись и направились домой, также поступили и Валентина с мужем.
В понедельник все спешили на работу в институт в смятении от новости о начале войны с Германией, пришедшей в воскресенье. Об этой войне говорили давно и все же новость о ее начале оказалась полной неожиданностью, совпав по времени с началом дачного сезона. За ночь с ней успели немного свыкнуться, но за прошедшие сутки окружающая жизнь изменилась полностью и теперь каждый новый день сулил массу неопределенности.
Когда Петя с Лешей зашли к себе в лабораторию, Курчатова не было на месте, а у него на столе лежал свежий номер газеты "Правда", где на последней странице, рядом с заметкой об открытии в Киеве нового стадиона, была заметка о строительстве «Советского циклотрона» в Физико Техническом Институте в Ленинграде. Руководство института закрылось в кабинете у директора, не выходя оттуда с самого утра, а сотрудники, притихнув, сидели у себя по кабинетам и разговаривали; никто толком не работал, всем было не до этого. Наконец появился Курчатов и сообщил решение директора о закрытии лаборатории.
- Все работы сворачиваются. Институт будет заниматься только работами, связанными с оборонной тематикой.
- А мы куда? – сухо спросил Петр
- Не знаю пока. – был ответ.
- Игорь Васильевич, неужели работы в области атомного ядра не нужны для обороны? А как же цепная реакция распада? Ядерная энергия? Бомба?
- Я пытался объяснять Абраму Федоровичу. Он говорит, нет, сейчас нас не поймут, в военное время востребованы работы дающие немедленный результат. К изучению цепной реакции вернемся после войны, так же, как и к завершению строительства циклотрона. – и он с грустью посмотрел на лежащую на столе газету.
- Так, получается лаборатория закрыта, а мы подлежим призыву. И вы тоже в армию пойдете, Игорь Васильевич?
- Нет. Меня назначили в помощь к Анатолию, буду заниматься работами военно-морской тематики. Я поеду с его людьми размагничивать корабли на Черное море.
- Хорошо, а с нами почему так поступают? Неужели нельзя было попросить Абрама Федоровича написать какую-то бумагу? Разве на фронте от нас больше пользы чем в лаборатории? А наши работы по расщеплению ядра, которые выдвинуты на Сталинскую премию – все это теперь никому не надо? Давайте я сам схожу к нему!
- Петр, я очень прошу тебя, не нужно дергать Абрама Федоровича, у него сейчас и без того хватает проблем. Он сильно переживает из-за этого, но, поверьте мне, ничего сделать нельзя. Утром из Москвы, из Академии пришла телефонограмма: «немедленно пересмотреть тематику и методы исследовательских работ, всю творческую инициативу научных работников в первую очередь на выполнение задач по укреплению военной мощи нашей социалистической Родины».
Пока продолжался этот разговор, Алексей молча слушал и следил за Эйнштейном, который, словно что-то чувствуя, забился у себя домике, откуда едва выглядывали кончики его усов. Курчатов вышел из кабинета. Настроение у друзей было мрачным.
- Ну Алексей, похоже что все! Так вот бесславно закончилась наши с тобой исследования атома. Вручат нам сапоги да каску и пойдем мы страну защищать с винтовкой в окопе.
- Да, знатное время было Петь: идешь домой вечером, уставший но вдохновленный, потому что завтра вернешься и продолжишь возиться со своей проблемой. Захватывающее ощущение, мысли сами в голове вьются, хочется докопаться, добиться ясности: можно завтра это попробовать, а что если сделать так, или так… Теперь не понятно даже вернемся ли мы когда-нибудь еще сюда в институт, в нашу лабораторию.
- А как мы по коридору бегали: облучишь образец у источника с радием, который под лестницей стоит в парафиновой кадке, и бегом в лабораторию, к измерителю, пока эффект от излучения не пропал. Помнишь, как мы засекали время и я Курчатова на пять секунд обогнал. Да ладно, все, хватит, нет смысла теперь сопли разводить. Так не бывает, что вчера твой труд был важен и нужен, а сегодня вдруг перестал требоваться. Во всем этом явно присутствует какая-то ошибка. Да что говорить, ты сам слышал мой с Курчатовым разговор. Спохватятся конечно в руководстве, разберутся, только вот не было бы поздно. Мы вернемся, и не думай иначе. Поэтому давай разбирать установку, «подальше положишь поближе возьмешь», чтобы в наше отсутствие не пропало ничего и как вернемся сразу за возьмемся за свою работу.
- У меня к тебе просьба, можешь Эйнштейна к себе забрать? Здесь его оставлять конечно нельзя, а у меня о нем некому позаботиться.
- Конечно! Как же можно бросить на произвол судьбы такого уважаемого персонажа. Мы не будем уподобляться некоторым руководителям. Давай, я его маме отвезу, и ей веселее будет в мое отсутствие, и животина под присмотром.
Ближе к вечеру собрались в лаборатории втроем; когда все было собрано и все уже было сказано, Игорь Васильевич предложил присесть на дорожку. Сидели молча. Каждый думал о своем. Потом Курчатов по очереди обнял каждого из своих сотрудников повторяя: «Вы пишите! Сначала сюда в институт, мне передадут. Потом я вам пришлю свой почтовый адрес. Сразу как сможете, пишите.»
Был яркий солнечный день. Солнце стояло в зените и все живое спешило прятаться от его лучей ища в тени спасения от невыносимой жары. Облака клочьями разбежались по небу, держась ближе к горизонту. Петя с Ниной отдыхали на вершине большого холма, разложив покрывало на траве. Нина загорала на солнце в купальном костюме, а Петя сидел рядом в брюках и в белой рубашке, упорно отказываясь на все предложения раздеться хотя бы до пояса.
- В газетах пишут, что ученые в средней Азии раскопали останки могущественного завоевателя Тимура. – говорил Петя щуря глаза от яркого солнца. - Говорят, что сохранились даже остатки волос на его черепе. Теперь ученые хотят восстановить его точный портрет. Представляешь, образ завоевателя пройдя через вековую толщу времени предстанет перед нами. У меня мурашки по коже.
- Как же здесь хорошо в Дудергофе. Замечательное место. И какая панорама открывается с высоты на город. Петя, а кто тебе рассказал об этом месте?
- Леша. Он ездит сюда рисовать пейзажи.
- О чем ты думаешь?
- Да, так…
- Ну скажи мне. Ты всегда такой скрытный? Это же неправильно все держать в себе.
- Да, несправедливо все это.
- Что именно?
- С тобой расстаемся. Едва познакомились. И работу бросаем, не закончив начатое. Все словно обрывается и летит куда-то…
- Ну вот, ты опять хандришь. – она поднялась, села, и ласково обняла его сзади за плечи. – Это ведь не первая война. Все говорят, что она будет быстрой. Я иду в авиашколу, окончу ее и стану военным пилотом. Тебя тоже направили в авиацию, расскажи пожалуйста подробнее как это произошло.
- Повезло просто. Попался мне бравый капитан. В военкомате было какое-то столпотворение, народу битком повсюду: и на улице, и в коридорах, и даже в кабинете. Я почти целый день убил в ожидании пока меня вызовут. Наконец захожу. Женщины за столом, посмотрели на меня, спрашивают, где работаете? Институт физики? Задумались ненадолго. Отправили меня к капитану. Тот тоже глянул на меня, взгляд усталый такой, скольких он видел до меня за день, полистал мое дело. Ну что, говорит, отправить тебя в ополчение, так там тебя сразу убьют. Мы лучше отправим тебя учиться на авиационного техника. Тебя там, конечно, тоже убьют, но не так быстро.
- Цинично. Где будешь учиться?
- Где-то под Горьким, на Волге. Поезд сегодня ночью.
К обеду небо покрылось тучами. В воздухе парило, намечалась гроза, сначала загрохотало где-то вдали, затем вдруг поднялся ветер, упали первые крупные капли дождя и тут же сверкнуло где-то совсем рядом, сверху раздался оглушительный грохот и хлынул ливень. Петя с Ниной скрывались от дождя, подставляя спины неприятному душу. Сильный ливень быстро закончился и следом, как ни в чем не бывало, из облаков снова выглянуло солнце. Петя сильно промок, ему даже пришлось снять с себя рубашку и выжимать из нее воду.
Возвращаясь в город за Дудергофом им попалась навстречу колонна танков, двигавшаяся поднимая клубы пыли. Босоногие мальчишки у дороги махали красноармейцам руками и кидали веточки цветущей сирени. А вдали уже маячили над городом аэростаты заграждений воздушной обороны.
Светлый июньский день пролетел и тенью следуя за ним к большому, усталому городу приближалась белая ночь. Мимолетный ливень, пришедший с грозой, смыл пыль с городских мостовых и тротуаров, заставив блестеть окна и крыши домов, но не принес городским обитателям долгожданного облегчения от жары. Валентина в светлом летнем платье с рассеянным взглядом стояла у стены своей комнаты прислонившись к темным с золотым орнаментом обоям и слушала. На круглом столике в вазе раскинувшись богатыми бутонами благоухал букет сирени, густой летний аромат которой разошелся по всей квартире. Николай говорил возбужденно расхаживая по комнате взад-вперед и жестикулируя руками:
- Понимаешь, я уезжаю в Москву. Мне предложили новую должность. Это новое назначение шанс для меня, которого я долго ждал и к которому стремился… Да что я тебе об этом рассказываю, ты и без того все знаешь, мы ведь столько раз говорили об этом. Я люблю тебя и мне нужна твоя помощь. Сначала какое-то время нам, конечно, придется пожить в общежитии в Москве, но потом мне обещают квартиру.
- Поезжай. – сухо сказала Валентина, словно отрезала.
- А ты?
- Я не поеду.
- Почему? Ну почему? Валя я не понимаю? Что у нас с тобой пошло не так в последнее время?
- Ты ведь меня никуда и не зовешь.
- Ну зачем ты так. Естественно я имею ввиду нас обоих, а не одного себя, когда говорю об этом. Почему ты всегда ждешь какого-то особого приглашения?
- Коля, не слишком ли много почему? Во-первых, твои планы - это ты один, а я никуда и не собиралась уезжать из Ленинграда, у меня здесь мать, отец, моя лошадь, работа…
- Понятно, наша семья для тебя на последнем месте. Я даже после лошади, вернее меня вообще нет в твоем перечне.
- Не перебивай меня пожалуйста. Я ведь дала тебе высказаться. Для тебя важна твоя карьера. У меня есть близкие души, которым я нужна и которых я не могу бросить, тем более в такое страшное время. И потом, у меня тоже есть работа, ты ведь знаешь, что завтра мы с коллегами уезжаем в Кронштадт работать на военных кораблях. Я давно хотела поговорить с тобой, особенно после того случая с твоей любовницей… На этой фразе лицо Николая изобразило болезненную гримасу, словно от внезапной зубной боли.
- Ну вот, опять ты за свою любимую тему. Сколько можно терзать меня?
- За этот последний месяц я много думала о наших отношениях и пришла к выводу, что нам лучше будет расстаться.
- Ну если ты так решила, то конечно! Поступай как знаешь.
- Ты даешь согласие на развод?
- Да. Только ты сама объяснишь все своим родителям. Мне идти, собирать свои вещи?
- Можешь остаться ночевать здесь. Я пойду ночевать к своей маме, я ей обещала сегодня. Да, вот еще: скажи пожалуйста, я просила тебя узнать, что стало с моим знакомым?
- С этим физиком? Он пошел по 58-й статье, контрреволюция и сотрудничество и империалистическими разведками. Больше ничем не могу помочь, я же тебе объяснял Валя, я не могу никак пользоваться своим служебным положением. Не имею права! Это у нас исключено на работе.
Разговаривая Николай увлекся, отвернулся от жены и, продолжая говорить, смотрел в окно на шпиль Петропавловской крепости, видневшийся вдалеке над крышами старых Петербургских домов. Хлопнувшая дверь вывела его из секундного оцепенения. Он резко обернулся и увидел, что он остался один в квартире - Валентина ушла не попрощавшись.
Глава 7.
Николай посмотрел на большие настенные часы, стрелки показывали без двадцати семь, оставалось еще минут десять и можно вставать из-за стола и собираться выходить. Его сосед по кабинету сидел за столом напротив погрузившись в чтение каких-то бумаг. В помещении стояла тишина лишь иногда шуршала бумага да размеренно, неумолимо, бежала вперед секундная стрелка на часах: тик, тик, тик.. Николай машинально открыл свою папку для докладов руководству и проверил бумаги, пересмотренные уже несколько раз. Это его первый доклад, которым он должен зарекомендовать себя, показать свои результаты с момента начала работы в Москве.
Совещание несколько раз переносилось из-за занятости Лаврентия Павловича прежде чем было наконец назначено на этот понедельник. Все выходные прошли в лихорадочной работе над текстом, который на самом деле уже заучен им наизусть. На докладе стоял гриф «Секретно» и Николай держал его в сейфе, который он опечатывал личной печатью уходя с работы, но бумажная копия ему самому уже практически не требовалась, он мог свободно размышлять над текстом в любую минуту держа его у себя в памяти.
Ходили слухи, что Берия крут обращении с подчиненными, особенно с новыми людьми у него в аппарате, поэтому Николай внутренне готовился к худшему, прикидывая себе возможные вопросы и технические детали, которые могут показаться спорными или недостаточно подробно описанными в его докладе.
Без десяти семь, он поднялся со стула, придирчиво осмотрел себя в зеркале, машинально поправляя ремень, наконец взял со стола папку, повернулся и решительно вышел из кабинета. Длинный скучный коридор с рядом одинаковых дверей по обе стороны. Он проходит его и повернув оказывается на широкой лестнице. Кровь шумит в висках, себя не обманешь, он прекрасно знает, чем рискует, ведь недаром ходят разговоры, что из этого высокого здания в Москве видно Сибирь и даже Колыму. Этаж, еще этаж, он заходит в коридор и замедляет шаг приближаясь к приемной. Вместе с ним в приемной несколько человек, большинство из них ему уже знакомы, но кого-то из них он видит в первый раз. Все ждут молча.
Наконец большая дверь в кабинет бесшумно раскрылась, из нее появился помощник Берии, приглашая всех заходить на совещание. Огромный кабинет. Взгляд упирается в большой стол для посетителей, прямой и длинный как взлетная полоса, в конце которого, за письменным столом, стоящим под прямым углом, центром притяжения внимания, круглолицый мужчина в форме, со звездой и четырьмя ромбами в петлицах; карие глаза смотрят сквозь пенсне строго, недовольно, немного устало. Едва войдя в кабинет все замерли в нерешительности ожидая указаний, никто не осмеливался сесть за стол. Какое-то время Берия взглядом изучал посетителей, наконец сделал знак рукой, его секретарь тут же озвучил: - садитесь пожалуйста, - и подошел к Лаврентию Павловичу держа в руках раскрытой наготове папку с материалами.
- Кто докладчик? – резко спросил Берия, отворачивая голову в сторону.
Помощник что-то говорил, наклонившись и кладя перед ним на стол папку с бумагами. Берия почти не посмотрев в бумаги, нашел глазами Николая:
- Начинайте пожалуйста.
Николай почувствовал тяжесть в груди, он словно проваливался в большую яму. Взгляды всех присутствующих были обращены на него, но над всем этим довлел тяжелый, равнодушный взгляд человека в пенсне. Усилием ему удалось заставить себя начать говорить, и он сам с удивлением отметил неестественное звучание своего голоса.
- Полученные из Англии совершенно секретные материалы, касающиеся работы английских ученых в области использования атомной энергии урана для военных целей, показывают, что проблеме уделяется очень большое внимание. Преследуется целью разработать урановую бомбу, имеющую огромный разрушительный эффект, и наполняющей воздух на месте взрыва радиоактивными частицами, убивающими все живое. По нашему мнению, работы еще находятся в стадии теоретических и лабораторных исследований, но уже приобретают практический характер.
- Кто сообщил? – мрачно и сухо спросил Лаврентий Павлович
- Вадим, - поспешно ответил начальник первого управления НКВД, находившийся первым от Берии за столом.
- Вы что об этом думаете?
– Информация внушает доверие. Есть сведения о начале строительства завода для производства бомб в Англии.
- Что наша наука об этом говорит?
Тут в разговор вступил невысокий, пожилой офицер, сидевший напротив Николая:
- Лаврентий Павлович, мы подключили экспертов, занимающихся у нас в стране проблемой урана. Пока еще не получены все заключения, но предварительная позиция экспертов, что в нынешней войне эта бомба не сможет быть разработана и применена.
- Мне нужен доклад с предложениями. И запросите в Лондоне более подробную информацию, с техническими деталями о производстве бомб. Через месяц подробный доклад должен быть у меня, - Берия обращался к Николаю. – Все свободны.
Участники спешили покинуть кабинет. В сухих и формальных выражениях лиц все же было отчетливо заметно облегчение. Николай ликовал, не веря, что сегодня все закончилось так просто и так хорошо для него.
В старинном приволжском городе, в здании военно-воздушной академии завелся постоянный посетитель Ленинского красного уголка. Молодой человек, из числа курсантов, приходил каждый вечер после занятий и просиживал до закрытия в сторонке, у стены с большими портретами вождей революции Ленина и Сталина, за покрытым кумачной материей столом. Хотя посетитель вовсе не интересовался книгами по научному коммунизму или по истории ВКПб, все время проводя уткнувшись в научные журналы или ведя какие-то записи, смотрительница уголка, пожилая женщина в толстых роговых очках, с седеющими волосами, аккуратно собранными на затылке в пучок, каждый раз с неизменной приветливостью встречала его приход.
Петя, коротко стриженный, с момента призыва в армию сильно похудевший и осунувшийся, облюбовал себе это место потому что здесь всегда было тихо, тепло и светло. Он давно хотел написать своему бывшему руководителю Курчатову, и все никак не мог взяться за это письмо. Ему много чем хотелось поделиться: каждое утро он просыпался энергичный, держа в голове множеством мыслей и впечатлений, но однообразный, бестолковый быт военного училища за день все высасывал из него, оставляя к вечеру лишь ощущение пустоты и безнадежности, и каждый раз вечером он решал отложить это письмо на потом. Так и ждал своего времени в его тетрадке чистый лист клетчатой бумаги с одинокой надписью: «Дорогой Игорь Васильевич!»
Он поднял голову, взглянул на белый бюст Владимира Ильича, смотрящего прямо на него строго и вопросительно, и вдохновившись работоспособностью классика революции, взялся за карандаш и продолжил:«Академию я наконец закончил, получил звание лейтенанта и диплом военного техника. Теперь ожидаю назначения, судя по всему отправят преподавать физику и электротехнику в школе авиационных механиков – пять месяцев проболтался здесь ничего толком не сделав, и дальше предстоит мне скучная, не слишком полезная для страны работа. Откровенно говоря, настроение у меня крайне паршивое. Еще и от мамы из Ленинграда очень мало вестей, как я понимаю, ей сейчас там очень тяжело.
Извините пожалуйста за бессвязность, я очень устал и тороплюсь, через два часа надо бежать на поезд, отпустили меня в Казань, еду на совещание в Академии Наук. Рассчитываю увидеть там Иоффе, и буду просить его чтобы вытянули меня обратно в институт, да при этом не отделывались формальными отписками, на которые сейчас никто не станет и смотреть.
Пишу вам прямо и откровенно, как понимающему меня человеку с кем я могу поделиться, кто меня выслушает и поймет. Я искренне считаю, что наше с вами настоящее дело заниматься физикой, причем настоящей наукой, а не решением частных задачек для обороны: как сделать прочнее броню для танков или как защитить от мин наши корабли. Мы должны продолжать работы над урановой проблемой и именно в этом сейчас главная потребность для страны. В этом вопросе была проявлена непонятная недальновидность, боюсь произносить вслух – преступная, потому что не приведи бог если кто-то услышит эти мои слова.
Уже полгода потеряно нами, тикают часики, а в Германии, в Англии, и тем-более в США все дальше уходят от нас в исследованиях. У меня тут была возможность полистать иностранные научные журналы: из трех сотен статей, опубликованных за 1939 год, примерно две сотни были посвящены физике атомного ядра. И затем все, как отрезало, абсолютное молчание: по урану нет даже статей в продолжение опубликованных ранее исследований. Что это значит? Да то, что всем и так давно известно – работы по урановой проблеме засекречены.
Ладно, кончаю, страшно перечесть то, что получилось. У меня есть еще к вам личная просьба, похлопочите пожалуйста за Лешу. Он сейчас на фронте в действующей армии, по-свински поступили с ним, надо пытаться что-то делать чтобы выдернуть его обратно.
Всего наилучшего, Игорь Васильевич, пишите мне на адрес, который вышлю в институт, в нашу alma mater, каждая ниточка, связывающая с которой, очень дорога мне.
С приветом,
П.Цветков"
Дописав и поставив точку, Петя сложил письмо треуголкой, надписал адрес и посмотрел на часы – до закрытия красного уголка оставалось десять минут, значит у него было еще немного времени чтобы перевести дух и собраться с мыслями.
Поезд медленно тащился в ночной темноте, постоянно останавливаясь, надолго замирая, и неохотно, со скрипом, трогаясь с места. Петя кутался от холода в своей шинели на верхней полке, было уже далеко за полночь, и все равно не спалось. Лезли в голову жалкие, предательские мысли, что если не выйдет ничего с этой идеей извлечь гигантскую энергию, скрытую в ядре урана: проблема окажется слишком сложной, либо вообще не имеющей решения, или результат не оправдает ожиданий, и выйдет изо всей этой затеи лишь громадный пшик? Надо ли ему сейчас так рисковать, высовываться? Наделает он шуму, потом будет стыдно, да одним стыдом тут не отделаешься конечно, будут последствия и посерьёзнее.
Долго думая об этом он все больше и больше приходил к выводу, что не боится обвинений, и за себя самого всегда готов ответить, гораздо страшнее было бы подвести доверивших ему коллег: Курчатова, Иоффе. Вот и посмотрим, как-то тебе поверят завтра – сказал он себе со злостью, и повернувшись к стенке лицом закрыл глаза. Перед ним быстрой вереницей сменяя друг друга пошли мрачные образы: темные Ленинградские кварталы, разрушенные дома, огромные сугробы, трупы жителей, лежащие на улицах, мать на кухне, в старом тулупе, в валенках, закутанная в платок, с лицом изможденным от голода, Леша в окопе, истекающий кровью.
Когда после всех неудобств, устав ворочаться на полке в поисках мало-мальски удобного положения он наконец отключился, сквозь сон, где-то совсем рядом с ним, раздался голос идущего по вагону проводника: «Ка-зань! Ка-зань! Пассажиры поднимаемся - скоро прибываем.»
Было раннее утро, в морозном воздухе только начинало светать. Пассажиров высадили за городом, на другом берегу притока Волги. Километров десять до центра города Петя торопливо шагал по темным городским окраинам, старательно пряча ладони рук в рукава, пытаясь согреть пальцы. На дамбе через реку Казанку ему открылось восхитительное зрелище огромных волжских просторов, покрытых льдом и сугробами, ослепительно блестящими на солнце. Обогнув Казанский Кремль он спешил к зданию университета, спрашивая дорогу у случайных прохожих. Город выглядел мрачным, замершим, засыпанным снегом. Зато в центре ходил трамвай и на деревянной остановке, выкрашенной в синий цвет, красовалась реклама из довоенного времени: «На сигареты я не сетую. Сам курю и вам советую!»
Институт сказали искать в правом крыле главного корпуса Университета. Взлетев по лестнице на второй этаж, и уже предвкушая долгожданную встречу с коллегами, Петя наткнулся на дверь с табличкой, на которой большими буквами было написано «ЛФТИ». Не успел он протянуть руку как дверь распахнулась, едва не задев его, и появился высокий, худощавый, молодой человек в очках, с густой черной шевелюрой и пушком волос, идущим по щекам и над пухлой верхней губой. Парень от неожиданности вздрогнул, поднял на него глаза и тут его серьезное, задумчивое лицо широко расплылось в глупой улыбке:
- Петька! Ты откуда? С фронта? Живой!
- Живой конечно. Что за дурацкий вопрос, Шурик, - Петя тоже обрадовался встрече, но старался держаться сдержаннее, строже, как обязывает военная форма.
Саша Горшков, или просто Шурик, как его все звали, был теоретиком и большим чудаком. Пете вспомнилось, как на одном из семинаров при обсуждении интересной проблемы Шурик вдруг вскочил с места, подошел к доске и, нервно теребя себе волосы на голове, изрек:
- Если это верно, это же невероятно интересно! Хотя если это неверно, это тоже невероятно интересно!
Сразу за дверью в широком коридоре за столом сидел старик вахтер со строгим и недовольным видом, который долго разглядывал Петины документы. Рядом с вахтой стоял ларек из фанеры, как объяснил Шурик, служащий пунктом для «отоваривания хлебных карточек». В отгороженной части крыла здания Институту достались два больших помещения: так называемая «Ленинская аудитория», где слушал лекции будущий вождь пролетариата, в его бытность студентом юридического факультета, и комната этнографического музея. Фанерными щитами и шкафами вся эта территория была поделена на отсеки. Шурик с теоретиками сидели в помещении музея, среди больших шкафов с костюмами и украшениями народностей Поволжья, статуями Будды из Китая и воинственными масками из Океании.
В комнате теоретиков было человек пять сотрудников, все мужчины, худые, уставшие, с серыми, изможденными лицами. Его появление вызвало оживление: люди подходили, протягивали руки, спрашивали о военной службе. Из своего закутка за шкафами появился начальник теоретиков, Яков Френкель, крепкий мужчина, в годах, с большой лысиной и добрыми, веселыми глазами.
- Петя видишь, как хорошо мы тут устроились, практически как в Эрмитаже. Проходи присаживайся, будем чай пить. – приглашал он суетясь. – Надолго к нам?
- На один день, и сразу назад. Буду просить Иоффе, чтобы вернул меня из армии.
- Правильно! Правильно!
Со старенького стола мигом были убраны все бумаги, появились стаканы, изящный заварочный чайник из белого фарфора, такая же фарфоровая сахарница, с колотым сахарком, откуда-то уже притащили большой медный чайник с кипятком. Когда разлили чай в комнате появился маленький старичок с седой бородкой в старомодных очках начала века.
- А вот и хозяин пожаловал! – обрадовался Френкель.
– Иван Ильич, а у нас сегодня гость, знакомьтесь наш молодой коллега Петя, приехал к нам из армии.
Иван Ильич протянул Пете свою маленькую сухую ручку для приветствия, вежливо поздоровался со всеми, но за стол садиться отказался категорически, постоянно повторяя, что зашел случайно.
- Иван Ильич смотритель музея. Большинство экспонатов здесь собраны и оформлены его руками. Правильно я говорю?
- Ну не совсем. Мы работали вместе с моим руководителем, профессором Бруно Фридриховичем Адлером. Замечательный он человек. Создание музея — это больше его заслуга. Когда в 1911 году мы обнаружили эти коллекции Этнографического общества в подвале студенческого общежития, сваленные в груду в витринах с выбитыми стеклами, долго ему пришлось обивать пороги прося средства на устройство шкапов для коллекций и спасения их. Весь этот музей был обречен на прозябание и гибель, пока через год ему удалось наконец убедить Общество передать свои коллекции в географический кабинет университета...
- А что стало с профессором?
- После революции он уехал в Петроград, работал в Московском университете, сейчас, вот несчастье, в ссылке он. Золотой он человек. Помню, как мы электрические лампочки просили у властей для музея, и ему пришел ответ: «По существующему распорядку мы всем просителям предоставляем строго по одной лампочке, но вам, как профессору, приняли решение выдать две лампочки».
Тут в комнату заглянула секретарь директора Аня, молодая девушка, в толстой вязаной кофте, тихая и скромная, с постоянным оттенком удивления на бледном лице, идущим от пугливого выражения ее больших серых глаз, и сказала, что Абрам Федорович давно ждет Петю и сейчас срочно хочет его видеть.
Кабинет директора был в такой же комнатке, отгороженной фанерными перегородками, как и все остальные отсеки. Абрам Федорович принял его приветливо, но, как показалось Пете, с каким-то замешательством. За неполные полгода, прошедшие с начала войны, он столько раз воображал себе этот разговор, подбирал свои фразы, пытался представить себе ответную реакцию директора, что он будет отвечать. И вот наконец увидев его в первое же мгновение Петр почему-то совершенно растерялся и все его недовольство, со всеми обидами, уступило место глубокой симпатии этому пожилому человеку с добрым лицом и усталыми глазами.
Разговор у них не клеился, да и времени на него не было: после дежурных, в такой ситуации, расспросов Абрам Федорович с Петей поспешили на заседание «малого комитета» Академии Наук, в повестке которого был пункт, посвященный «проблеме урана».
Заседание Академии Наук собралось в одной из обычных университетских аудиторий, такой же мрачной и холодной как и те помещения, которые Петя видел встречаясь со своими коллегами по институту. В помещении было несколько известных академиков, приехавших из Москвы, среди которых Петя сразу узнал Петра Капицу.
Первым выступал Абрам Федорович, по праву академика, курирующего эту область исследований. Он сообщил, что экспериментальные работы с ураном временно прекращены, поэтому перспективы управления цепной реакцией ядерного распада и получения «всякого рода бомб» были оценены математически, и передал слово одному из теоретиков, Никите Вольскому.
Петя давно был знаком с Вольским, имевшим репутацию педанта и любителя щегольнуть сложными вычислениями, и потому не ожидал от его доклада ничего хорошего для себя. Так оно и вышло: долгие и утомительные рассуждения теоретика, основанные на "строгих математических выкладках", в конечном счете сводились к тому, что для получения цепной реакции на смеси из урана потребуется использовать 150 тысяч тонн гелия и 200 килограмм урана, обогащенного в десять раз.
- Ну что ж, с такими цифрами трудно рассчитывать осуществить цепную реакцию. Очень трудно. Это будет чем-то из области фантастики. – С улыбкой, вежливо заметил Иоффе, и тут же продолжил. - Но у нас есть еще один докладчик, который, как мне известно, хочет предложить альтернативную точку зрения на проблему. Петр, пожалуйста, вам слово.
После такого вступления наивно было ждать от публики благосклонного отношения, и поэтому Петя решил воздействовать на воображение слушателей, оставив сухие математические выкладки в стороне.
- Давайте посмотрим на вопрос об урановой бомбе с другой стороны: в ядре скрыта такая огромная энергия, что из 2,5 кг урана можно получить такое же количество тепла как из мил-ли-она тонн динамита. По данным англичан за последние шесть месяцев ими было сброшено на Германию 20 тысяч тонн бомб. Теперь смотрите, одна урановая бомба способна нанести урон, равносильный работе британской авиации за полгода. Не останавливаясь пока на том, каким путем можно было бы создать ядерную бомбу, потому что это вопрос больше технологии и химии, я хочу обратиться к проблеме получения цепной реакции, позволяющей вызвать взрыв.
Даже если согласиться с только что прозвучавшими здесь результатами, это не исключает в принципе возможность цепной реакции: пусть на смеси урана и гелия это не работает, но ведь можно использовать другие комбинации веществ. Есть варианты очень интересные для исследования, такие как использование изотопа урана 235. За рубежом ведутся активные разработки в этой области и я считаю, что вероятность успешного решения проблемы в ближайшие год - два очень велика.
Дальше началось обсуждение и мнения разошлись, но все-таки среди умудренных опытом академиков преобладал осторожный подход: ядерные бомбы — это на сегодняшний день задача фантастическая.
Попросил слова профессор МГУ Аркадий Тимирязев, грузный, медлительный, с длинным прямым носом, с глубоко посаженными глазами, вопросительно смотрящими из-под седых бровей, и нервно улыбаясь, часто теребя свою бородку и густые, неухоженные усы, сказал:
- У меня есть особое мнение по данной проблеме, которое разделяют ученые физики Московского университета. Представленная трактовка «урановой проблемы» (на этом словосочетании докладчик неестественно повысил голос), как мы здесь видим, исходит из недр института Абрама Федоровича, который находится на особом положении в Советском союзе. Почему особом? Потому что Абрам Федорович воспитал действительно большое количество учеников, ученых физиков. Но есть особенность положения Абрама Федоровича и в другом отношении. Мы знаем, что Абрам Федорович воспитывался за границей, долгое время провел в Германии, регулярно ездит за границу и общается с иностранными физиками. Это не могло не сказаться на всем мировоззрении, и мы часто наблюдаем и у Абрама Федоровича, и среди его учеников, так сказать идейные срывы, когда они начинают слепо следовать тому, что говорится и делается заграницей. Однако зачастую это не вяжется с диалектическим материализмом, идет в разрез с основами, заложенными Марксом, Энгельсом и Лениным. Я считаю «урановую проблему» одним из примеров такого дутого проекта, следующего из ошибок мировоззрения.
Академик Сергей Вавилов, чтобы разрядить обстановку, улыбаясь добавил:
- Еще в начале века в Московском университете на своих лекциях знаменитый тогда физик Николай Алексеевич Умов декламировал нам: … Что взрывы, полные игры, Таят Томсоновые вихри И что огромные миры В атомных силах не утихли … Мир – рвался в опытах Кюри Атомной, лопнувшею бомбой На электронные струи Невоплощенной гекатомбой….
После завершения обсуждений по этой теме, не приведших, практически, ни к каким выводам, в заседании был объявлен перерыв и к Пете, достаточно неожиданно для него, подошел академик Капица:
- Знаете, то что вы говорите заставляет задуматься. Во всем этом определенно есть зерно истины, и я понимаю вашу озабоченность.
- Петр Леонидович, спасибо, мне приятно это слышать, но и неожиданно. Я был на одной из ваших лекций в Ленинграде, где вы говорили об отрицательном отношении Резерфорда к этой теме.
- Что правда то правда, но от ошибок никто из нас не застрахован. Знаете что я вам скажу, молодой человек, очень плохо что вы сейчас один. Вам надо заручиться поддержкой вашего руководителя Курчатова, вместе с ним ваш голос будете значительно весомее.
Эти слова поддержки были для Пети как нельзя кстати.